Порно бонна пары

Белье бы ему переменить да обмыть… Это ему, поди, теперь пуще всего зазорно…– Ты говорила ему о белье?– Нет… Куды!.. Как только наклонилась было, а он этак плечиками как саданет меня… Вот Таню разве послушает…– Ничего не надо говорить… Никто ничего не замечайте… Прикажи, чтобы приготовили обе ванны поскорее для всех, кроме Ани… Позови бонну… Смотри, никакого внимания…– Будьте спокойны, – говорит сочувствующим голосом няня.Входит фрейлейн.Она очень жалеет, что все так случилось, но с мальчиком ничего нельзя было сделать…– Сегодня дети берут ванну, – сухо перебивает мать, – Двадцать два градуса.– Зер гут,[3] мадам, – говорит фрейлейн и делает книксен.Она чувствует, что мадам недовольна, но ее совесть чиста. Она не виновата; фрейлейн Зина свидетельница, что с мальчиком нельзя было справиться. Мадам молчит; бонна знает, что это значит. Это значит, что ее оправдания не приняты.Хотя она очень дорожит местом, но ее совесть спокойна. И, в сознании своей невинности, она скромно, но с чувством оскорбленного достоинства берется за ручку.– Позовите Таню.– Зер гут, мадам, – отвечает бонна и уже за дверями делает книксен.В последней нотке мадам бонна услыхала что-то такое, что возвращает ей надежду удержать за собой место, и она воскресшим голосом говорит:– Таню, бариня идить!Таня оправляется и входит в спальню.Таня всегда купает Тёму. Летом, в те дни, когда детей не мылили, ему разрешалось самому купаться, без помощи Тани, и это доставляло Тёме всегда громадное удовольствие: он купался, как папа, один.– Если Артемий Николаевич пожелает купаться один, пусть купается. Перед тем как вести его в ванную, положи на стол кусок хлеба – не отрезанный, а так, отломанный, как будто нечаянно его забыли. Понимаешь?Таня давно все поняла и весело и ласково отвечает:– Понимаю, сударыня!– Купаться будут все; сначала барышни, а потом Артемий Николаевич. Ванну на двадцать два градуса. Ступай!Но тотчас же мать снова позвала Таню и прибавила:– Таня, перед тем как поведешь Артемия

И всё - от Бонна до Афин

К Бонну. У Бонна есть своя прелесть, прелесть сонного болота; ведь существуют женщины, чья сонная грация кажется привлекательной. Конечно, Бонну противопоказаны всякие преувеличения, а сейчас этот город преувеличен во всех смыслах. Город, который не выносит утрировки, невозможно изображать на сцене, и уже одно это — редкое качество. Даже дети знают, что боннский климат как бы специально создан для старичков рантье: здесь будто бы существует какая-то связь между давлением воздуха и кровяным давлением. Но что уже совершенно не подходит к Бонну, так это раздражительность и оборонительная поза. У нас дома я имел предостаточную возможность встречаться с крупными чиновниками, парламентариями и генералами (моя мамаша обожает приемы), и все они находились в состоянии раздражения и постоянно в чем-то слезливо оправдывались. При этом они с вымученной иронией прохаживались насчет Бонна. Не понимаю я этого вида кокетства. Если женщина, привлекательная своей сонной грацией, вдруг вскочит, как безумная, и пойдет отплясывать канкан, можно предположить только одно эту женщину опоили каким-то зельем, но нельзя целый город опоить наркотиками. Добрая тетушка может научить тебя вязать кофты, вышивать салфетки или объяснить, какие рюмки годятся для хереса, но странно было бы требовать от старушки, чтобы она прочла логичный, брызжущий остроумием двухчасовой доклад о гомосексуализме или же вдруг начала шпарить на жаргоне шлюх, который в Бонне, к всеобщему сожалению, мало распространен.Ложные надежды, ложный стыд, ложные спекуляции на противоестественном. Я не удивлюсь, если легаты папы римского начнут жаловаться на нехватку шлюх. Во время одного из маминых приемов я познакомился с партийным бонзой, который заседал в каком-то комитете по борьбе с проституцией и

С горничными. Каждая горничная должна была безотлагательно раздеваться догола и в таком виде уже раздевать барыню или барышню (костюм женской прислуги состоял тогда из рубашки, недлинной юбки и пары башмаков на босую ногу, — раздеться было можно действительно моментально). Затем они подавали в воду купальщицам мыло, губки и проч., помогали им входить в воду и выходить из воды. Ради этих-то услуг, требовавших от горничных довольно далеко входить в реку, и было нужно им обнажаться. Во все время купанья горничные стояли на берегу, готовые услужить по первому зову. Поэтому, кроме погруженных в воду дамских голых тел (тогда о купальных костюмах никто и не слышал), вдоль берега толпились по меньшей мере столько же обнаженных девушек («девок», как тогда принято было говорить о крепостных девушках). Среди этих горничных немало было носивших синие узоры на своем теле. «Их наказали», — говорила нам бонна, но это очень мало давало нашему сознанию, было мало понятно. После того, что мы видели у волостного управления, многое стало понятным. Эти исполосованные бедра свидетельствовали об истязаниях, вызывали в памяти страдальческие стоны, вызывали сочувствие к этим безответным девушкам, услуживающим своим немилосердным барыням. После того же, как одна барыня в самой купальне совершила дикую расправу над своей покорной рабыней, нас перестали возить в общую купальню. Была поставлена собственная. Однако никакие собственные купальни, ни измененные маршруты прогулок уже не могли закрыть перед впечатлительным детским сердцем страданий и стыда окружающей жизни, крепостной по всем направлениям. Родители старались сохранить нас от знакомства с тогдашним бытом. Да и как было не охранять? Ведь и того сравнительно немного, что доносилось до нашей изолированной детской или вскрывалось на наших уединенных прогулках, порою было довольно, чтобы глубоко взволновать и потрясти детское сознание и оставить в душе неизгладимые следы гнетущих впечатлений. То натолкнешься на дикие и варварские сцены вроде вышеописанных у волостного управления и в женской купальне, то невольно услышишь беседу, которая надолго недоумением и болью западет в сердце... Самые встречи со сверстниками нередко приносили такие же гнетущие впечатления. В полку у отца служил пожилой офицер, кажется, командир эскадрона, обремененный многочисленной семьей. Были тут и дочки, и сынки. Некоторые подходили нам по возрасту. Однажды, встретившись на прогулке, мы вместе играли, и нам разрешено было продолжить знакомство. Родители их пользовались хорошею репутацией. Но стоило нам несколько более сблизиться и начать их посещать, чтобы натолкнуться на черты быта, неудобные, с педагогической точки зрения. Люди эти были, несомненно, добрые и честные, но их нравами были господствующие нравы времени, постыдно-грубые нравы. Здесь нам пришлось,