Попик эротический рассказ

Ней было строгое длинное платье, то обязательно с глубокими вырезами по бокам, или с одним высоким, сзади, и непременно глубоким декольте. Иногда она одевала брюки, джинсы и даже лосины, которые плотно обтягивали её ноги и аппетитно выпирающую попку. Рукава тонких, воздушных блузок и кофточек легко обволакивали её изящные руки. Непременной частью этих тонких, зачастую полупрозрачных блуз и кофточек, было большое декольте. Летом, в жару, Аня любила носить тонкие, полупрозрачные щёлоковые, или лёгкие, воздушные шифоновые платья, что также не скрывали все её привлекательные для мужчин достоинства. Аня знала вкус в одежде, и была очень привередливой в подборе своего гардероба. Она подбирала себе одежду исходя из габаритов своего тела, так, чтобы последняя гармонично подчёркивала их, так и по цветовой гамме, и её сочетании с верхом и низом. Одним словом, она была педантичным эстетом в этом. Естественно, весь шифоньер ломился от её одежды. Где бы ни была Аня, везде она притягивала к себе взгляды мужчин, очаровывая их своим поведением, остроумием, умением поддержать разговор и весёлым характером. Конечно же, чаще всего взгляды мужчин прилипали к её аппетитной попке. Как-то Влад встретил своего друга детства, они напились, друг был особенно пьян. Тут пришла Анютка, она была со своей подругой Галей, крашеной блондой с большой грудью и широкими бёдрами. Галя была среднего роста, слегка полноватой, вроде бы яркая девушка, но что-то в её лице было вульгарное, возможно излишне большие пухлые губищи. «Как у морского окуня» - шутили по этому поводу его друзья. Друг увидев Аню, и не зная, что она жена Влада, воскликнул: — Ого! Вот это попик! Обалдеть, какая! Вот это девчонка! Какой шикарный попик! Шлюховатая подруга Галя громко рассмеялась, сказав: — Вот, не зря говорят, что устами младенцев и пьяных говорят правду! Попик! Как классно он это подметил! Теперь я буду звать тебя - Попик! – Сказала она, смеясь, Ани. Постепенно это прозвище разошлось среди близких друзей и знакомых, которые шутя и любя называли Аню Попиком. И уж точно любя, называли её друзья Влада, которые, улучшив минуту, тайно, пока Влад не видит, с восхищением засматривались на этот самый попик. Анютке, казалось, льстило к себе мужское внимание. Влад не раз замечал, как по её лицу пробегала самодовольная улыбка, когда она ловила на себе взгляд кого-нибудь из его друзей, или товарищей. Дома она одевала лёгкий, тоненький и короткий халатик, который доходил лишь до средины её бедер. Замечая, как все парни пялятся на неё, Влад не раз просил её сменить халат на более скромный, доходило даже до

А мне кажется, что именно Анютку они и наяривали. В первой части рассказывают, что у Ани было прозвище Попик. А в девятой части они так свою девушку и называют Попик. Так что...

И голый череп, как крышка у гроба. Слушает хитренький попик. — Величайшие наши мастера, — говорит тихо Глеб, — которые стоят выше да-Винча, Корреджо, Перуджино — это Андрей Рублев, Прокопий Чирин и те безымянные, что разбросаны по Новгородам, Псковам, Суздалям, Коломнам, по нашим монастырям и церквам. И какое у них было искусство, какое мастерство! как они разрешали сложнейшие живописные задачи… Искусство должно быть героическим. Художник, мастер — подвижник. И надо выбирать для своих работ величественное и прекрасное. Что величавее Христа и богоматери? — особенно богоматери. Наши старые мастера истолковали образ богоматери, как сладчайшую тайну, духовнейшую тайну материнства — вообще материнства. Недаром и по сей день наши русские бабы — все матери — молятся, каются в грехах — богоматери: она простит, поймет грехи, ради материнства… — Ты про революцию, сын, про революцию, — говорит попик. — Про народный бунт! Что скажешь? — Видишь, вот хлеб? — есть еще такие, приносят понемножку! А как думаешь, через двадцать лет, когда все попы умрут, что станет?.. через двадцать лет!.. — и попик усмехается хитро. — Мне тяжело говорить, владыко… Я много был за границей, и мне было сиротливо там. Люди в котелках, сюртуки, смокинги, фраки, трамваи, автобусы, метро, небоскребы, лоск, блеск, отели со всяческими удобствами, с ресторанами, барами, ваннами, с тончайшим бельем, с ночной женской прислугой, которая приходит совершенно открыто удовлетворять неестественные мужские потребности, — и какое социальное неравенство, какое мещанство нравов и правил! и каждый рабочий мечтает об акциях, и крестьянин! И все мертво, сплошная механика, техника, комфортабельность. Путь европейской культуры шел к войне, мог создать эту войну четырнадцатый год. Механическая культура забыла о культуре духа, духовной. И последнее европейское искусство: в живописи — или плакат, или истерика протеста, в литературе — или биржа с сыщиками, или приключения у дикарей. Европейская культура — путь в тупик. Русская государственность два последних века, от Петра, хотела принять эту культуру. Россия томилась в удушьи, сплошь гоголевская. И революция противопоставила Россию Европе. И еще. Сейчас же после первых дней революции Россия бытом, нравом, городами— пошла в семнадцатый век. На рубеже семнадцатого века был Петр…— (— Пéтра, Пéтра! — поправляет попик.) …— была русская народная живопись, архитектура, музыка,