Каждое утро встречая зарю

Сладостную ночь, на брачный мрак алькова. О! К этому мечтой летел я вновь и снова, Сквозь проволочки все все ту же видя цель, Волнуясь в месяцах, беснуясь от недель! x x x Почти боюсь, - так сплетена Вся жизнь была минувшим летом С мечтой, блистающею светом, Так вся душа озарена. Ваш милый лик воображенье Не утомляется чертить. Вам нравиться и вас любить Вот сердца вечное стремленье. Простите, - повторю, смущен, Слова признания простого Улыбка ваша, ваше слово Отныне для меня закон. И вам довольно только взгляда Или движенья одного, Чтобы из рая моего Меня повергнуть в бездну ада. Но лучше мне от вас бежать, И пусть бы душу ожидали Неисчислимые печали, Я не устану повторять, Встречая в счастии высоком Надежд неизмеримый строй: "Я вас люблю, я - вечно твой, Не побежден суровым роком!" x x x В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь, В промозглом воздухе платанов голых вязь, Скрипучий омнибус, чьи грязные колеса Враждуют с кузовом, сидящим как-то косо И в ночь вперяющим два тусклых фонаря, Рабочие, гурьбой бредущие, куря У полицейского под носом носогрейки, Дырявых крыш капель, осклизлые скамейки, Канавы, полные навозом через край, Вот какова она, моя дорога в рай! x x x Так это будет в летний день. В тот час Горящий полдень, радуясь со мною, Меж шелка и атласа с кисеей, Еще прекрасней мне покажет вас. И синий небосвод, как ткань в палатках, Над нами, побледневшими тогда От счастья, ожиданья и стыда, Вдруг задрожит в роскошных, длинных складках. Настанет вечер; всех маня ко сну, Коснется ветер свадебной вуали, И звезд приветный взор из темной дали Поздравит тихо мужа и жену. x x x Один, дорогою проклятой, Я шел, не ведая куда... Теперь твой облик - мой вожатый! Рассвета вестница, звезда, Едва заметная, белела... Зарю зажгла ты навсегда! Мой только шаг в равнине целой Звучал, и даль пуста была... Ты мне сказала: "Дальше, смело!" Я изнывал под гнетом зла Душой пугливой, сердцем темным... Любовь предстала и слила Нас в счастье страшном и огромном! x x x Зима прошла: лучи в прохладной пляске С земли до ясной тверди вознеслись. Над миром разлитой безмерной ласке, Печальнейшее сердце, покорись.

Жемчужится, вновь, Утро,

ночь,   тает, на парче,

хрусталью, перламутровой,

шлейфуя, дым, Свечей ...

Так, зажигает,   в Вишне,

Серебряный,   Рассвет,-

Зарю, и, то, чем, с Выше,

пролился, Звёздный, Свет ...

И,   эта, Сень, плескается,

на ней,   как  млечный, путь,

пожары,   так,   ласкаются,

чтоб, всё, затем, рвануть ...

Душа, моя, как в  Храме,

блаженнейшей, Тоской,

трепещет, мне, о Рае:

- Такой же, в нём, Покой ...

И, сам, на ней, Всевышний,     

мне, вторит,   в  унисон:

- Серебряная, Вишня,

намоленный, твой, Сон ...

На тех, кто, нас, покинул,

и, тех, кто был ... Распят ...

ты, вновь, как Крест, накинул,

свой ... Звездопад ... опять:

... сжемчуженное ... Утро ...

и ... с первого ... Луча,

хрусталью, перламутровой,

дымит ... ещё ... Свеча ...

...

...

.. МентозаврЪ ... Летали ... ЛетаемЪ ... и, - БудемЪ!..

...

Костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа они расплылись в одно большое радужное яблоко.— Здравствуйте! — сказал на восьмое утро Остап, которому с похмелья пришло в голову почитать «Зарю Востока». — Слушайте вы, пьянчуга, что пишут в газетах умные люди! Слушайте!ТЕАТРАЛЬНАЯ ХРОНИКАВчера, 3 сентября, закончив гастроли в Тифлисе, выехал на гастроли в Ялту Московский театр Колумба. Театр предполагает пробыть в Крыму до начала зимнего сезона в Москве.— Ага! Я вам говорил! — сказал Воробьянинов.— Что вы мне говорили! — окрысился Остап. Однако он был смущен. Эта оплошность была ему очень неприятна. Вместо того чтобы закончить курс погони за сокровищами в Тифлисе, теперь приходилось еще перебрасываться на Крымский полуостров. Остап сразу взялся за дело. Были куплены билеты в Батум и заказаны места во втором классе парохода «Пестель», который отходил из Батума на Одессу 7 сентября в 23 часа по московскому времени.В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда «Пестель», не заходя в Анапу из-за шторма, повернул в открытое море и взял курс прямо на Ялту, Ипполиту Матвеевичу приснился сон.Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял на балконе своего старгородского дома и знал, что стоящая внизу толпа ждет от него чего-то. Большой подъемный кран опустил к его ногам свинью в черных яблочках.Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и, ухватив свинью за задние ноги, сказал:— Эх, туды его в качель! Разве «Нимфа» кисть дает!В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал. Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу брильянты, Они прыгали и стучали все громче. И под конец их стук стал невыносим и страшен.Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об иллюминатор.К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу, возле колокола, украшенного литой славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавчонки

Утро новой рабочей недели! На работу идти не хочется. Нет, вру, хочется даже очень. Просто мне было так хорошо с тобой в последний раз, что я стала бояться, как бы это выразить точнее, бояться потерять саму себя. Твоя властность, твоя сила, и даже твоя жесткость, так притягательны. Я чувствую себя наркоманкой впервые попробовавшей наркотик, еще не поздно отказаться, но с другой стороны, так хочется снова испытать эти непередаваемые ощущения. Да, еще не поздно все изменить, не пойти на работу, написать заявление об увольнении. Не поздно? И все же какая-то сила меня подняла с кровати и вот я уже одетая, в красивое офисное платье серого цвета с черной оторочкой по низу и черным пояском стою и крашу губы перед зеркалом. Глаза лихорадочно блестят, а внизу живота уже нарастает тяжесть. Моя воля раздвоилась, и только маленькая ее часть принадлежит мне, а все остальное плавится в лучах твоего желания. Вот и двери офиса, вспоминаю про трусики, точнее о том, что их не должно быть, приходиться мчаться в туалет — снимать, я уже вся влажная внизу, инстинкт, прямо, как у собаки Павлова. Бегу сломя голову в кабинет, не хватало еще опоздать. Успела. Включаю компьютер.— Здравствуй, Анюта.— Доброе утро, Дмитрий Александрович.От простого приветствия в моем животе запорхала целая стая бабочек. Вот как, такое может быть?Прошел в кабинет. А где же обычное «кофе и минет»? Минута, другая, никаких указаний. Все это неспроста. Приготовила кофе, подошла, поставила чашку на стол и привычно опустилась на колени, несмело взялась за пряжку твоего ремня, поднимаю глаза, ты иронично ухмыляешься.— Кажется, ты и правда решила стать старательной девочкой, молодец. Конечно — это была проверка, и я ее прошла, только вот не знаю, радоваться или злиться.— Я хочу, чтобы каждое утро, когда я приходил, ты уже стояла на коленях под столом. Хорошая будет традиция ты не находишь?Нет, я находила ее унизительной и отвратительной, и еще… безумно возбуждающей.— А кофе?— Само собой.— А ну-ка задери платье.Хорошо, что я вовремя вспомнила про трусики сегодня утром, еще одна проверка пройдена.— Ты сегодня меня радуешь, надо будет чаще тебя пороть, кажется тебя это стимулирует.— Нет не надо, — в испуге прошептала я, — Я буду послушной.— Ну что ж посмотрим.— Соси давай, послушная.Радовала я тебя всю неделю, встречая, как ты хотел, на коленях, а на столе дымился горячий кофе. Я тебя радовала, чего нельзя сказать о тебе, вообще ко мне «не прикасался», даже к груди, хотя всегда приказывал расстегивать пуговицы, более того потом захотел, чтобы я встречала тебя, с уже распахнутой блузкой и освобожденной грудью. А ты воспринимал все как должное. Утром слышу «здравствуй» и тут же мне в губы тычется головка твоего члена. Иногда после минета, треплешь меня за щечку, как собачонку, а я в этот момент хочу выцарапать твои глаза. Эта ласка унижала меня,