Иван ребров эротические рассказы

Иван Ребров, настоящее имя - Ханс-Рольф Рипперт, родился 31 июля 1931 года, интересно, что произошло это на железнодорожном вокзале, в Берлине. Его предки были русскими иммигрантами. Его мать - Наталья Нелина, она знала многих известных деятелей русской культуры, была знакома с Федором Шаляпиным. Ханс с детства знал русский язык и русские песни, которые пела ему мать, она стала его первым музыкальным наставником. Его детство прошло в Германии, но перед началом войны, семья уехала в долгую эмиграцию. Они вернулись лишь в 1953 году. В том же году Ханс получил немецкое гражданство и сменил имя на Иван Павлович Ребров(фф). Он изучал музыку в Государственном Музыкальном колледже Гамбурга и в 1958 году выиграл конкурс, проводивший в учебном заведении. Он начал музыкальную карьеру сразу после окончания колледжа. В начале 60 – х он был солистом ставшего знаменитым русского эмигрантского коллектива «Хор Черноморских Казаков, управлял которым дирижер Андрей Шолух. В 1968 году он начал сольную карьеру и работал в известном парижском театре "MARIGNY. Во время работы там, он 1476 раз подряд исполнил партию "Teвье-молочника" в популярной постановке "Скрипач на крыше". Именно благодаря этой роли, он стал европейской звездой. Он ежегодно исполнял главные роли во многих оперных постановках, таких как «Севильский цирюльник Россини, «Борис Голунов» Мусорского и многих других. Во время одного из перерывов в театральном творчестве, он записал ставший очень популярным диск с русскими песнями «Полюшко поле». Вскоре песни из него появились в эфире многих европейских радиостанций, после чего Ребров стал гастролировать по всему миру. В 70 – х годах он был ведущим собственного музыкального шоу на телевидении, в котором выступали многие известные в русской иммиграции исполнители, такие как Борис Рубашкин, Татьяна Иванова, трио "Цыгане Ивановичи" и многие другие. Многие пластинки Ивана Реброва стали золотыми во многих странах мира. Часто он давал до 200 концертов в год, во время своих многочисленных мировых туров, в середине

Блистательной Дите фон Тиз

Они встали перед чугунными воротами с красной звездой, намалеванной по центру, и долго ждали, пока начкар, тощий прапорщик в поношенной форме железнодорожных войск свяжется по внутреннему телефону с начальством, Штаубе даже заметил, что в старые времена самолично бы шлепнул такого вместе с командиром части, прямо бы вот вывел на плац и именем революционного трибунала расстрелял, на что Ребров, зевая, ответил бранью, рассмешив дремлющую на заднем сиденье Олю. Ребров недоуменно посмотрел на нее и тоже закрыл глаза, хотя спать ему вовсе не хотелось. Избыточная информация к размышлению, полученная из обрывка прошлогодней газеты, в которую была завернута какими - то неведомыми путями добытая Штаубе астраханская чехонь, сочащаяся желтоватым жиром, испачкавшим гнезно, вскипала в усталом мозге, вынуждая носителя секретности нервно зевать, истомившийся по кислороду рассудок вяло копошился в голове, пролистывая гневные или вдумчивые слова, прочитанные Ребровым, пока Оля резала чехонь на продолговатые кусочки, симметрично раскладывая их на разломанные руками ломти черного хлеба. Генрих Иванович, шумно отхлебывая пиво, расхохотался.

- А я ведь, - благодарно кивнув хлопнувшему его по спине Сереже, проговорил Штаубе, сжимая костистый кулак, - так и не рассказал им про вареных детей.

- Правда ? - удивился Сережа, покосившись на чистившую пистолет Олю.

- Матка, - засмеялся Штаубе, но тут же нахмурился и закричал : - Нет, Вельямин Самуилыч, вы как хотите, но Нефедова нельзя было класть в багажник.

- Почему ?

Ребров встал из - за стола и подошел к мойке. Намылив ладони куском дустового мыла, обернулся.

- Почему нельзя ?

- Мы его как получили ? - шепотом спрашивал Штаубе, почесывая протез сквозь штанину. - Вы вспомните, Иван Семеныч, накануне вечером позвонил Подколесин, так ?

- Так, - по - прежнему не понимая щекотливости сложившейся ситуации, вытирал руки несвежей рубашкой Сережи Ребров.

- Мы, как получили подтверждение, правили сигнал Сартром, - вмешалась Оля, всплеснув руками, - на балконе, там еще Сережа нашел обложку от журнала  " Юность " за сорок второй.

- Верно, - вспомнил Ребров и рванул из кармана гранату. - Ложись, - приказал он Оле, указывая пальцем на обшарпанный линолеум кухни. - Ноги впродоль, - командовал Штаубе, придвигая локтем пистолет, - плечи в себя и рукой так - то, - он показал и Оля послушно вытянула руку к мусорному ведру. Из - за ведра выглянул таракан.

- Убей его ! - закричал Ребров.

- На, сука !

Штаубе, отстегнув протез, ударил резиновой подошвой по плоскости тела таракана. Соскреб останки ножом, горестно покачивая головой, бросил нож в мойку и посоветовал Реброву : - Вы, Шихтон Аббасыч, ей в сраку гранату суньте. Ишь, - шумел он, скача на одной ноге к окну, - чего удумала : очевидцев подсылать !

Сережа прислушался к необратимому процессу распада внутри останков таракана. Посыпал крупной солью усики и потрогал свежий шрам на правом виске. Он загудел, переводя реле поступательности на восприятие, и неторопливо приподнялся, обвевая соратников вдохновленным гулом кармана. Ребров с любопытством смотрел на вихрящиеся брамы, исходящие из Сережи, точнее, из его кармана, а если уж быть совсем точным : из макета, припрятаного в кармане. Ночью Штаубе засунул макет в карман вернувшемуся на квартиру Муслима мальчику, кривился и прищелкивал языком, влажным и нечистым, потом рухнул перед Сережей на колени и жадно раскрыл рот, пока тот расстегивал ширинку.

- Пора, - сказал Ребров, вынимая пластиковую коробочку с отцовской залупой.

- Сейчас, - суетился Штаубе, на краешке стола заряжая волосами патрон, - сейчас, Ринат Макарыч, сейчас все сделаю.

Он скатал ватин в тугой комок, дернув подкладку молескинового пиджака, достал еще ватину, успев подумать, что снова эта русская грамматика, окончания, суффиксы, непреклонные требования писать не так, как слышится, прижал пыж пальцем и вставил патрон в обрез. Протянул его Реброву и подставил затылок. Ребров выстрелил ему в голову, прикрываясь ладонью.

- Поделом, - сурово произнесла Оля, вставая. - Сам же ведь написал в отчете, как они кошкам в хвосты антенны вставляли, а таракану даже ярлык не постеснялись оставить.

Сережа ковырнул останки ногтем. Ярлык  " Золотая Москва " светился в полумраке кухни, оттеняя хитиновый блеск тараканьей спины. Ребров взял Сережу за руку и подвел к окну. Оля распахнула окно и Сережа прыгнул.

- В лепешку, - хвастливо просипела она, пока нож Реброва вспарывал ее горло. Оля упала на пол. Ребров, избавившись от не оправдавших ожиданий соратников, сел на подоконник и некстати подумал о Нефедове. " Если мы ожили, - думал Ребров, пока взъерошенные воробьи делили что - то на карнизе, оглушая ожидавших автобуса людей, серыми тенями окруживших остановку внизу, - то почему Нефедов не явился на квартиру ? " Минутой позже в дверь поскреблись. Ребров кивнул, будто подтверждая свои самые потаенные мечты, и полез за мойку, доставая из сузившегося пространства кухни чемодан. Ухватил его покрепче за перемотанную изолентой ручку и полез в окно. Он бежал по крышам, стараясь не думать о Савинкове, ходившем туда и сюда на Речном вокзале, пока Ребров приближался к нему по крышам.

Ребров прошел в столовую и аккуратно поставил портфель под кухонный стол, сел на табурет и нахмурился. В столовую заглянул Сережа.

- А, Сережа, - нехотя улыбнулся Ребров, доставая из кармана ватника папиросы, - разверстки сегодня не будет. Ты, вот чего, сбегай, пожалуй, вниз и принеси из машины блок на семьсот. Он в багажнике, - крикнул вслед побежавшему в прихожую мальчику Ребров, устало потирая глаза ладонью.

- Совсем вы себя не жалеете, Мартольд Каруаныч, - укоризненно произнес Штаубе, зажигая газ под закопченным с одного бока чайником. - Я уж и посуду успел помыть, а вы все спите.

Ребров усмехнулся, упруго вставая. Прошел к мойке и умылся холодной водой, фыркая и откашливаясь.

- Не жалею, Генрих Иваныч, - признал Ребров, утираясь несвежим полотенцем, почему - то пахнущим Олиным калом, - нет времени на жалость, нам в Красноярск надо попасть до ноябрьских, кровь из носу, надо. А долго я спал ? - спохватился он, вешая полотенце обратно на гвоздь.

- Да с минут двадцать, - пожал плечами Штаубе, нарезая хлеб финкой с наборной плексигласовой рукояткой, - плюс - минус пять минут.

Ребров охнул и бросился в прихожую. Штаубе слышал его отчаянный топот по лестнице, загадочно ухмыляясь. Через минуту Ребров вернулся. Стоя в дверях, закурил.

- В багажнике труп Нефедова, - сказал Ребров в спину старика, - а Сережа пропал.

Штаубе сел за стол и забарабанил пальцами по столешнице.

- Он не пропал, - произнесла из прихожей Оля, снимая милицейскую шинель и бросая ее в угол на мешок с направляющими, - его убили.

- Как убили ?! - закричал Ребров, хватая вошедшую Олю за грудь. - Я его только что за блоком на семьсот отправил.

- Половину часа назад, - поправил его Штаубе, громко отпивая горячий чай из бокала в бойкий цветочек, китайского, конечно, - вы спали, Волдаем Болдырыч, а за тридцать минут можно весь этот город перебить, было бы желание.

За окном настороженно молчал вечерний Саратов. Он словно предчувствовал, что не шутит на этот раз старик, что действительно готов перебить весь город, освобождая своих, чей пофамильный реестр выявится на ближайшей разверстке, тем более, что Оля, посетив воинскую часть, договорилась с прапорщиками охраны об обмене трех литров спирта  " Ройал " на установку залпового огня  " Восток и Кусумда ", осталось лишь провести разверстку.

- Ладно, - решил Ребров, отпуская грудь Оли, - клон мальчика готов ?

- А он всегда готов, - отозвался Штаубе, с ненавистью смотря на Олю, - вот, Груам Семеныч, пусть вот она вот вам вот скажет, как п... ду товарища Матвиенки нюхала.

Оля вскрикнула и прыгнула на Штаубе, вытягивая пальцы, целясь ему в глаза. Старик ловко увернулся и Оля врезалась в кухонный шкаф. Ребров, сняв ватник, накинул его Оле на голову, сокрушая шейные позвонки кулаком.

- Дави ее, - шипел Штаубе, снимая протез, - как нас в блокаду давили.

Он вытащил из пропотевшей тьмы протеза отвертку и воткнул ее в спину Реброва. Сел за стол и тихо заговорил, не обращая внимания на истекающего кровью товарища :

- Чего только не насмотрелись мы с Нефедовым в блокаду - то, и людоедство было, и трудовой подвиг безымянных героев производства, и облавы милицейских на билизованных, и обстрелы, и пыль да туман, Косоеб Косорезыч, но вот о давилке вы, уверен, не слышали. Ее на Кронверкской установили, мы сначала думали, что это секретную зенитную батарею ставят, а чтобы пилоты  " Штукас " не рассмотрели - фанерой и укрыли. Охрана, конечно, пропуска и спецдопуски, от Жданова адъютант приезжал, в общем, не до смеху было. А вечером и говорит нам политрук, что, товарищи, не выполняете вы план, понимаю, говорит, что голод, но и вы меня поймите, меня же ведь первого расстреляют. Мы и не спорим, с голоду - то в головах не пойми что творится, уж и в штарфбат готовы или на расстрел, лишь бы накормили. В общем, выбрал политрук трех особо не справляющихся и отправил с пропуском на Кронверкскую. А я, Бабуин Гамадрилыч, любопытный тогда был, я и к морпехам в Красный Форт бегал, чуть в Кронштадт на торпедном катере не уплыл, ссадил меня боцман, подрасти, кричит, маленько, оголец, а потом приходи, мы тебя в торпедный аппарат по правому борту зарядим да по немцу и вдарим. Шутил. Их потом финский эсминец потопил, а боцман насмерть замерз, до конца цепляясь за анкер с пресной водой. Ладно. Иду я за теми тремя, не оправдавшими, то есть, как мышь крадусь, тенью, буквально тенью, Артур Самвелыч, стелюсь, интересно же. Приходят они, значится, к этой секретной зенитной батарее, к часовому ткнулись, тот орет что - то, а потом выходит из будки, там, забыл сказать, будку поставили рядом, как до войны были, сиропом торговали, газетами, папиросами, самая обычная будка, выходит, в общем, из будки стройный человек в гражданском пальто, берет у них пропуска, осматривает и за фанеру ведет. Скрежет, стон и - тишина. Опять выкатывается человек в пальто, в руках у него банка стеклянная трехлитровая, а в банке что - то красное бултыхается. Выпил он половину банки, часовому протянул, тот тоже выпил. Банку на тротуар поставил, закурили они и шепчутся. А я слышу, это сейчас я глухой, а тогда все слышал. Говорят между собой, что правильно Ставка решила, всех не оправдывающих - в давилку, а сок человеческий особо проверенным и без лимита. Иду я домой, Иван Матвеич, и все думаю, как бы, думаю, мне в особо проверенные - то, сок человеческий пить. И тут как вдарит ! То ли флотский снаряд, то ли  " Штука " незаметно подкралась, без сирены обычной, не знаю, только очухиваюсь я в госпитале, а нянечка мне и говорит, что лежал я без сознания сорок лет, ногу мне оторвало, и теперь, стало быть, меня на пензию проводили всем коллективом, а вместо ноги протез вручили.

Ребров захрипел и умер. А Штаубе подумал, что вот, например, такая вот проза ничем ведь не хуже военных мемуаров Бабченко, Прилепина и прочих сук поганых, зачем - то ринувшихся в писатели, хотя их прямейшая обязанность : чистить сараи никуда не подевалась. Странно это как - то и вызывает смутное беспокойство, писателей много, а сараи чистить некому, весь народ в интеллигенцию ударился, хоть вот Булгакова клонируй, он, думаю, по новой - то моде непременно бложик себе заведет или в  " Тилиграме " громить начнет, срывая покров с таинства творчества и являя всем пошлое рыло нео - советского недографа Алешки Толстого, как известно, вовсе и не бывшего Толстым.

Ребров, особенным образом сцепив пальцы правой руки, покачал получившейся фигурой перед носом Сережи и тот, зачем - то пригнувшись, бросился к окну. Рывком отдернул штору, освещая солнечным светом низкий журнальный столик с лежащей по середине исцарапанной поверхности руа - цно. Штаубе недовольно хмыкнул. Задрал штанину и постучал себя пальцем по протезу, затем задрал вторую и задумчиво провел кистью по ноге. Оля протянула ему одноразовую бритву. Оскалившись, Штаубе торопливо принялся брить небольшой участок под коленом. Ребров бросил на столик алюминиевую фольгу. Штаубе складывал сбритые волоски на мятую фольгу, пока Ребров, путаясь в ремнях портупеи, снимал гимнастерку через голову. Раздевшись догола, он сел у столика на корточках и взял теодолит. Прищурился, глядя в окуляр, а потом намазал цейсовское стекло засыхающим на глазах клеем ПВА. По клею разместил сбритые волоски и не глядя принял из рук Оли моток синей изоленты. Ребров приладил теодолит к голове и развернулся мускулистой спиной к Сереже, кинув Оле :

- Вслух.

Оля встала под плафоном потолочной люстры, держа растрепанную книгу в черной обложке. Раскрыла ее наугад и, раскачиваясь, начала читать, аффектированно произнося окончания :

- Пляс де ля Гуанд извеку от путешествующих налегке.

Штаубе кивнул и отполз в угол, подзывая Сережу. Тот присоединился к старику, накрываясь с головой шинелью. А Ребров, уперевшись раскрытыми ладонями в столик, ждал, когда Оля вынет из пластиковой коробочки мертвые глаза Нефедова. Прижав их к окуляру теодолита, Оля жалобно всхлипнула.

- Не получается оба сразу, - сказала она, - диаметр окуляра не позволяет.

- Иэх, - закряхтел Штаубе, вставая, - молодо - зелено, всему - то вас учить надо.

Он наступил протезом на голову вскрикнувшего Сережи и надавил. Ребров одобрительно кашлянул, видя как сочится из - под шинели кровь, смешанная с серым мозговым веществом мальчика. Один глаз Штаубе насадил на заостренную спичку, найденную в кармане, и приказал Оле держать его позади другого глаза.

- Со ! - крикнул Ребров, приподнимаясь.

- А - со, - отозвалась Оля, удерживая мертвые глаза у окуляра.

- Триста сто, - проговорил Штаубе, что - то набрасывая на обрывке трамвайного билета огрызком карандаша. - Пятнадцать и не выходит.

Он бросил карандаш на шинель, обхватывая голову руками. Оля испуганно выдохнула. Ребров, одевшись, заходил по комнате, стараясь не смотреть в угол с телом Сережи.

- Ничего не понимаю, - признал Ребров, ероша командирский ежик мизинцем, - раскладку делаем в свое время, глаза были удалены кухонным ножом с остатками масла, даже хлебные крошки, попавшие в часовой механизм, соответствуют симметрично крокам Нефедова, но снова не выходит.

- Нечего тут понимать ! - огрызнулся Штаубе, двигая теодолит по поверхности столика. - Если так получается, то искать причину мало того, что поздно, но, вполне возможно, что теодолит предусматривался именно тот.

Ребров задумался. Подойдя к столику, ухватил теодолит, разворачивая к себе боком. Чуть видимое клеймо ЛОМО, инвентаризационный номер, даже еле заметная царапина от пуговицы ширинки Пердьюбабаева - Валуа красовалась на положенном месте.

- Сучий же потрох ! - осенило его и он рассмеялся. - Кирзу забыл.

- Болван старый, - суетливо расстегивая рубашку говорил Штаубе, улыбаясь, - как же это я мог забыть.

Ребров мигнул воспаленным глазом. Штаубе, скосоротившись, выстрелил Оле в спину. Она упала, задев безвольной рукой столик, опасно накренившийся, но Ребров, протягивая теодолит старику, удержал покатившийся к краю стола глаз Нефедова, безумно - серый, с расширенным зрачком и висящим нервом.

- Сможем вдвоем - то ? - уточнял Штаубе, приматывая теодолит к своей голове изолентой.

Ребров пожал плечами. Штаубе закрыл на мгновение глаза и ткнул командира кухонным ножом под кадык. Ребров захрипел, хватаясь за горло. Уложив труп поверх тела Оли, старик начал раскладку.