Знакомства каменец

Мог бы подходить к нему так близко. И действительно, это был Рушиц. Володыевский, как это было решено раньше, должен был отправиться в Каменец. Он нужен был гетману именно там, ибо гетман знал, что один его вид ободрит и жителей, и гарнизон. Гетман был убежден, что Каменец не выдержит осады, он хотел только одного, чтобы Каменец держался как можно дольше, до тех пор, пока Речь Посполитая успеет кое-как приготовиться к обороне. И с этой целью он послал почти на верную смерть самого знаменитого кавалера Речи Посполитой и любимого солдата. Он послал на смерть знаменитейшего воина и даже не жалел его. Гетман всегда был того убеждения, которое он высказал впоследствии под Веной: солдат рожден для того, чтобы умереть на войне. Он сам был готов погибнуть и считал, что погибнуть — прямой долг каждого солдата, а когда своей смертью он может оказать громадную услугу отчизне, то смерть эта для него должна быть великой милостью и наградой. Гетман знал, что маленький рыцарь одного с ним мнения. Впрочем, он не мог щадить отдельных солдат теперь, когда гибель надвигалась на церкви, города, страны и всю Речь Посполитую, когда Восток двинулся с небывалыми до сих пор полчищами против Европы с целью покорить весь христианский мир, который, защищенный грудью той же Речи Посполитой, и не думал идти к ней на помощь. Гетман мог думать только о том, чтобы Каменец сначала защитил Речь Посполитую, а потом Речь Посполитая — христианский мир. Так бы и случилось, если бы у Речи Посполитой были силы, если бы она не была ослаблена постоянными неурядицами. Но у гетмана не хватало войск даже для разведок, а не то что для войны. Если он посылал в одно место несколько десятков солдат, в другом образовывалась брешь, через которую волна неприятелей могла ворваться беспрепятственно. Ночная стража султанских войск была многочисленнее всего гетманского войска. Неприятель шел с двух сторон — от Днепра и от Дуная. Так как Дорош со всей Крымской ордой был ближе всего и уже вторгался в пределы Речи Посполитой, уничтожая все по пути огнем и мечом, то против него и пошли главные отряды, а в другую сторону некого было посылать даже на разведку. В таких затруднительных обстоятельствах гетман послал Володыевскому следующее письмо: «Я уже колебался, не послать ли тебя навстречу неприятелю в Рашков, но я испугался, что если орда высадится с молдавского берега в нескольких местах и займет наш край, то ты не сможешь потом пробраться в Каменец, где твое присутствие необходимо. И только вчера я

— вставил Мушальский. — Скоро, — сказал пан Заглоба, — потому что мы их сзади копьями подгоняли в слабые места, а меня потом рыцари на руках понесли к пану Любо-мирскому. — Значит, вы были и под Хотимом? — спросил несравненный лучник. — Ушам не поверишь!.. Подумать только, где вы не были и каких только подвигов не совершили! Пан Заглоба несколько обиделся и ответил: — Не только был там, но даже ранен был, а эту рану, если вы уж так любопытны, я мог бы вам показать, но только где-нибудь в сторонке, ибо в присутствии пани Володыевской хвастаться мне ею не подобает. Знаменитый лучник тотчас же понял, что над ним подшутили, а так как не чувствовал себя в силах состязаться в остроумии с паном Заглобой, то он больше не расспрашивал и переменил разговор. — То, что вы говорите, сущая правда, — сказал он. — Когда сидишь далеко и слушаешь людские толки: «Каменец не подготовлен для защиты! Каменец сдастся!», то тебе и страшно станет, а когда увидишь этот Каменец, сейчас же и ободришься. — Да к тому же Михал будет в Каменце! — воскликнула Бася. — Может быть, и пан Собеский пришлет подкрепление. — Слава богу, не так-то уж плохо! Бывало и хуже, а мы не сдавались. — Если бы и было хуже, главное — не унывать! Не съели нас до сих пор, не съедят и теперь, пока дух жив! — закончил пан Заглоба. Под влиянием этих радостных мыслей они умолкли, но молчание это было нарушено очень грустным обстоятельством. К Басиной коляске подъехал вдруг пан Нововейский; лицо его, всегда мрачное и страшное, было теперь озарено улыбкой. Устремив глаза на залитый солнечными лучами Каменец, он все улыбался. Оба рыцаря и Бася смотрели на него с удивлением; они не могли понять, почему вид крепости снял страшную тяжесть с его души. А Нововейский сказал: — Да славится имя Господне! Много было горя, но настал и час радости. Тут он обернулся к Басе: — Обе они у войта Томашевича, и хорошо, что они туда укрылись, в такой крепости и тот разбойник ничего с ними не сделает! — О ком вы говорите? — с ужасом спросила Бася. — О Зосе и Эвке. — Да умудрит тебя Господь! — воскликнул Заглоба. — Не поддавайся дьяволу! А Нововейский продолжал: — А то, что говорили про моего отца, будто Азыя его зарезал, это тоже неправда. — Он помешался! — прошептал пан Мушальский. — Вы позволите, — сказал пан Нововейский, — я

А ведь Каменец — орлиное гнездо… — Ха! Орлиное гнездо! Да только найдется ли там такой орел, каким был Вишневецкий. И не ворона ли это будет. Ты знаешь генерала подольского? — Знатный пан и хороший воин, но порядком беспечный. — Знаю! Знаю! Я его не раз упрекал за это. Потоцкие хотели в свое время, чтобы я ехал с ним за границу воспитывать и обучать хорошим манерам. А я сказал им: «Не поеду именно из-за его неаккуратности: у его сапог всегда уши оборваны, бывая при дворе, ему придется всегда мои надевать, а теперь сафьян дорог». Потом, при Марии Людвике, он одевался французом, и у него постоянно сползали чулки, голые икры так и сверкали! Не дорасти ему Вишневецкому и до пояса! — Каменецкие мещане также боятся осады, потому что во время осады в торговле застой. Они скорее предпочли бы под владычество турок перейти, только бы не закрывать лавок. — Шельмы! — сказал Заглоба. И оба они с маленьким рыцарем беспокоились за будущую судьбу Каменца. Тревожились они и за Басю, которая в случае взятия крепости должна была бы разделить участь всех жителей города. Минуту спустя пан Заглоба ударил себя по лбу. — Господи боже! — воскликнул он. — К чему мы тревожимся? Зачем нам идти в этот паршивый Каменец и запираться в нем? Не лучше ли остаться при гетмане и сражаться с неприятелем в открытом поле. В этом случае Баська ведь не сможет идти с тобой в полк, а должна будет уехать куда-нибудь подальше, и, конечно, не в Каменец, а хотя бы к Скшетуским. Михал, бог видит мое сердце, и видит, как я жажду неприятельской крови, но для тебя и для Баськи я готов пожертвовать и этим, — я сам отвезу Баську. — Благодарю вас, — ответил маленький рыцарь. — Конечно, если я не буду в Каменце, то и Баська не будет настаивать ехать со мной, но что будешь делать, если придет приказ от гетмана? — Что делать, если придет приказ?.. Черт бы побрал все эти приказы… Что делать?.. Постой! Я придумал: надо опередить приказ. — Как же это? — Пиши сейчас же Собескому, якобы сообщая ему новости, и в конце письма припиши, что ввиду близости войны ты хотел бы из привязанности к нему остаться при его особе и сражаться в открытом поле. Ей-богу, это великолепная мысль. Во-первых, совершенно невероятно, чтобы такого загонщика, как ты, заперли в крепости, вместо того чтобы пользоваться им в поле, во-вторых, за такое письмо гетман полюбит тебя еще

В местных гимназиях с родственниками Севы. Много родных и с той, и с другой стороны связались с белым движением. Одна сестра двоюродная была замужем за офицером, который служил у Шкуро. Она рассказала Всеволоду о приеме у Шкуро в честь взятия Ейска. Что ей запомнилось: все выпили, и Шкуро на спинах казаков танцевал лезгинку. Многие братья деда воевали у белых, один даже был в контрразведке Деникина. После войны попросил родственника выправить ему фиктивный паспорт, поменял фамилию, уехал на Дальний Восток, и следы его потерялись.Но самым страшным временем было безвластное. В один из таких периодов казаки близлежащих станиц вдруг решили уничтожить всех городовиков – так они звали жителей городков. Кубань, считали казаки, должна быть только станичной. Дед ночью пошел в ополчение, защищать Ейск. Казаков отбили, а на следующий день они одумались, пришли с попами и молебнами просить прощение у горожан. Потом появились красные и отомстили: окружили станицы и под конвоем выселили казаков в Сибирь. Многих – семьями.Лука Мартынович Мельников – родной брат бабушки, был редактором газеты «Кубанские ведомости» в Екатеринодаре. И в гражданскую два его сына пошли к белым, а Всеволод (тезка Лисинова) - к красным. Он, еще до революции, стал летчиком.История маминой линии, которую Всеволод помнит фрагментами, такова, что «хоть пиши с неё роман». Пращур Лисинова - Мельников, в составе Нижегородского ополчения воевал с Наполеоном. После победы, возвращаясь на родину, в Каменец-Подольске влюбился в прекрасную польку из семьи магнатов. Бурный роман закончился полной отставкой бравого вояки: из сибирской ссылки вернулся местный граф, ближайший сподвижник Костюшко, и покорил возлюбленную Мельникова. Однако роман оставил последствие: незаконнорожденного мальчика, Мартиана (Мартына) Ивановича, прадеда Всеволода. Не имея прав на собственность, он получил компенсацию: хорошее образование. И со временем стал инспектором народных училищ в том же Каменец-Подольске, статским генералом. Был награжден орденом святого Александра Невского (Всеволод до сих пор хранит кусочек муаровой ленточки), что не помешало ему, как позже и молодому отпрыску, примкнуть к народовольцам. Наверное, этому способствовала и переписка с Некрасовым. В этой ветви – корни и будущего писателя Мельникова-Печерского.У Мартына Ивановича было много детей, последней родилась Мария Мартыновна, бабушка Всеволода. Воспитывалась в Киеве у польских родственников, дружила с одним из братьев – Лукой Мартыновичем Мельниковым,

Этот бешеный пес не уйдет от справедливой мести, за это я вам ручаюсь, а ты бы, наверное, предпочел, чтобы в этом поклялся король, а не Заглоба! Но еще неизвестно, жив ли он; пани, вырываясь из его рук, ударила его по голове рукояткой пистолета. Теперь не время об этом думать, надо прежде всего спасти больную. — Мы хоть жизнью спасать ее готовы! — ответил Люсня. В подтверждение слов вахмистра толпа опять заворчала. — Слушай, Люсня, — сказал Заглоба, — в Каменце живет медик Родопул. Поезжай к нему, скажи, что пан генерал подольский вывихнул ногу у самого города и ждет его помощи. А когда вы будете за городскими стенами, ты схватишь его за шиворот и посадишь на коня, а то и в мешок, и единым духом повезешь в Хрептиев. Через каждые две версты я велю расставить для тебя лошадей, и вы все время будете ехать вскачь. Но только смотри, довези его живым, — в мертвом толку мало. Толпа загудела теперь уже от удовольствия. Люсня только зашевелил усами и сказал: — Уж я его раздобуду и не оброню до самого Хрептиева! — Ступай. — Ваша милость! — Что еще? — А если он потом помрет? — Пускай помирает, только бы доехал живым. Бери шесть человек и ступай. Люсня побежал. Остальные бросились седлать лошадей: они были рады хоть чем-нибудь услужить пани. Через несколько минут шесть человек поехали в Каменец. За ними повели лошадей налегке, чтобы порасставлять их по дороге. Пан Заглоба, довольный собою, вернулся в комнату. Минуту спустя вышел Володыевский. Он почти не сознавал ничего, равнодушно выслушивал слова утешения. Сообщив Заглобе, что Бася все спит, он сел на скамью и, как помешанный, смотрел на дверь, за которой она лежала. Офицерам казалось, что он прислушивается, и они затаили дыхание. В комнате царила мертвая тишина. По прошествии некоторого времени Заглоба на цыпочках подошел к маленькому рыцарю. — Михал, — сказал он, — я послал за доктором в Каменец, но… может быть, еще за кем-нибудь послать? Володыевский смотрел, собирался с мыслями и, очевидно, не понимал. — За ксендзом, — сказал Заглоба, — ксендз Каминский мог бы и к утру поспеть… Маленький рыцарь закрыл глаза, отвернул к камину побледневшее как мел лицо и начал быстро повторять: — О, Господи, Господи, Господи! Заглоба не спрашивал больше ни о чем и вышел, чтобы сделать надлежащие распоряжения. Когда он вернулся, Володыевского уже не было в комнате. Офицеры сказали ему, что больная звала мужа, но неизвестно, в бреду или в сознании. Старый

Сильнее и, конечно, захочет оставить при себе. Ему нужны будут преданные солдаты. Пойми, наконец, что если Каменец устоит, то слава победы падет на генерала подольского, а все твои подвиги в поле прославят гетмана. Не бойся, гетман тебя генералу не отдаст. Скорей он отдал бы кого-нибудь другого, но тебя или меня не отдаст. Пиши письмо! Напомни ему о себе! Ха! Моей находчивости еще на многих хватит. Михал! Выпьем при этом случае, что ли? Пиши письмо! Володыевский очень обрадовался, обнял пана Заглобу и, подумав с минуту, сказал: — И я не обману ни Господа Бога, ни отчизну, ни гетмана, потому что могу так принести много пользы. От всего сердца благодарю вас! И полагаю, что гетман захочет оставить меня при себе после письма. Но, чтобы не оставить и Каменца без помощи, знаете ли, что я сделаю? Я снаряжу за свой счет горсть пехоты и отправлю в Каменец. И об этом сейчас напишу гетману. — Еще лучше! Но, Михал, откуда ты людей возьмешь? — У меня в погребах сидит до сорока разбойников, их я и возьму. Каждый раз, когда я хотел кого-нибудь из них повесить, — Баська просила их помиловать, и не раз уже советовала мне сделать из них солдат. Я не соглашался, нельзя было. Но теперь война и все можно. Народ это аховый, и все они нюхали порох. Кроме того, я объявлю всем скрывающимся в оврагах и пущах, что тем, кто добровольно поступит в полк, будут прощены прежние преступления. Наберется до ста человек… Баська тоже будет довольна. Да, вы камень у меня с сердца сняли. И в тот же самый день маленький рыцарь послал нового гонца к гетману, а разбойникам объявил помилование, если они поступят в пехоту. Те радостно согласились и обещались привлечь и других. Бася обрадовалась ужасно. Из Ушицы, из Каменца и откуда только было возможно вызвали портных шить солдатам одежду. Прежние разбойники маршировали теперь на хрептиевском дворе, а пан Володыевский радовался, что ему придется сражаться в открытом поле, что его Бася не подвергнется опасности во время осады, а Каменцу и отчизне он окажет большую услугу. Прошло несколько недель, как вдруг однажды вечером вернулся гонец с письмом от пана гетмана Собеского. Гетман писал: «Дорогой мой и милый Володыевский. За то, что ты так без промедлений присылаешь мне все новости, я тебе очень благодарен и благодарна должна быть отчизна. Война неизбежна, я получил из другого источника известие, что в Кучункаврийской степи стоит большая сила; вместе с ордой — до трех сот тысяч. Орды